С закрытыми глазами, или Неповиновение - Михаэль Бабель

С закрытыми глазами, или Неповиновение

Михаэль Бабель

Своими книгами я обязан тем, кто мешали мне жить, —

двум кэгэбэ: один – там, второй – здесь.

Кэгэбэ – это убийства, если одним словом.

Евреи хотят верить только в хорошее. Они не хотят знать правду.

И не оскверняйте страну, в которой вы находитесь, ибо кровь оскверняет страну, и стране не искупиться от крови, которая в ней пролита, разве только кровью проливавшего её.

© Михаэль Бабель, 2016

© Альберт Змора, дизайн обложки, 2016

ISBN 978-5-4474-8201-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

Дежурный судья назначил суд на 15.9.2005.

На требование прокуратуры издать постановление о моём невыезде за границу, он улыбался и тянул долгое «нуу».

Умница, молодой, красавец, душка и прочее – чекисты выставили его для опровержения моих домыслов о кэгэбэшном государстве – уважил мою просьбу не идти мне самому в «суд кэгэбэ». Это были мои слова, а протокол с этими словами – его, и обязал прокуратуру и полицию доставлять меня, а меня обязал быть дома двадцать четыре часа перед судом.

Но чекистское опровержение не состоялось.

За два дня до суда, в нарушение постановления дежурного судьи, появились у меня в квартире полицейские с новым постановлением: самому явиться в суд. Копию постановления обещают дать, а пока подписывай или мы забираем тебя до суда.

Подписываю. Дают мне копию бумаги с моей подписью. И из-за этого забываю про обещанную копию нового постановления.

А за день до суда звонит старший следователь из полиции на «Русском подворье»:

– Бабель, зайдите.

– Что вдруг?

– Есть вопросы к вам.

– Какие ещё вопросы? Завтра суд.

– Зайдите.

– Пришлите письмо.

– Это срочно.

– Нет и нет. – Прекращаю разговор.

Чувствую, что чекисты надули меня с новым постановлением.

Еду к дежурному судье. Оказывается, он в отпуске и будет через месяц.

Иду к Захаве, она печатает эти постановления. Говорит, что ничего нового по моей теме не печатала. Смотрит в компьютер и там ничего не находит. Я ей рассказываю, что были у меня полицейские с новым постановлением. Она шумит, что я к ней пристал. Посылает в полицию принести это постановление и показать ей.

Иду в полицию. А там объявляют, что я задержан – нарушил постановление о домашнем аресте на сутки до суда.

Снова: «сиди здесь», «стой там», «иди».

Прошу дать попить. Обещают, но не дают.

Прошу дать новое постановление. Не отвечают.

Два раза обыскивают. Пишут бумаги. Сменяются комнаты.

Приводят к старшему следователю, который звонил и звал зайти.

Вот и зашёл.

У него на столе моя книга «Суд». Листает моё дело.

Прошу дать попить. Обещает, но не даёт.

Прошу дать новое постановление. Не отвечает.

Оказывается, кроме всех прежних дел, на меня вешают ещё два: первое – угроза судье, что послал ей книгу, и второе – вышел из-под домашнего ареста.

– А кто решает, кому можно послать, а кому нельзя? – спрашиваю.

– Не мы решаем, – скромничает следователь и показывает головой на толстую чёрную книгу, единственную на полке.

– Всё это уже было в другой кэгэбэшне, – говорю я следователю. – Она обвалилась через семьдесят лет. И эта обвалится через семьдесят лет.

– Это кто обвалился и когда? – вмешивается другой полицейский.

Он тоже был в комнате, но до этого молчал. Он русскоговорящий и как-то раз бахвалился, что по моему делу знает всё. В любом месте полицейского отделения, где оказываюсь я, появляется он, как бы невзначай. При подаче жалобы, что били стёкла в моей квартире, он тоже появился. Делать ничего не делает, маячит. «Ведёт» мою тему.

– В 1988 году обвалилась, – переключаюсь на него.

– В 1988 году никто не обвалился, Горбачёв был на своём месте, – опровергает меня защитник той и этой кэгэбэшни.

– Но «процесс уже пошёл», – цитирую ему Горбачёва.

Старший следователь просит русскоговорящего замолчать.

Он передаёт меня с папкой по моему делу и с моей книгой следователю в другую комнату.

И этот… в кипе?

Прошу дать попить. Обещает, но не даёт.

Прошу дать новое постановление. Не отвечает.

Листает досье.

Нет, так не пойдёт. Придётся дать совет чекистам – подавать стакан воды. Но лучше чай с пакетиком сахара, чтобы без ненужного вопроса: вам с сахаром или без? Только пусть чекисты не подумают, что это делают для меня, ради предотвращения обвала. Обвал не от меня зависит, правда, я его приход ускоряю.

Пытаюсь вспомнить одного человека. Он подал мне стакан воды, а я не просил, но, чтобы не обидеть, взял. А он говорит: «Мама меня научила подавать стакан воды. Это единственное, что осталось у меня от еврейства». Как жаль, что не могу вспомнить.

– Значит, угрожаете судье, – начинает следователь, ехидно улыбаясь.

Острый нос, острое лицо, острые глаза – полная противоположность начальству с плоским круглым лицом, плоским носом, плоскими глазами.

Найдёт ли специалист общие внешние черты людей этой профессии в тоталитарных режимах?

– А что, нельзя посылать книги? – спрашиваю.

– Нельзя, – отвечает следователь и набирает наш разговор в компьютер.

– И в кнессет народным избранникам нельзя? – удивляюсь я.

– А зачем тебе это? – смотрит на меня.

Он меняет тему. Но культурный человек сначала заканчивает предыдущую.

– Но я послал книгу всем верхам этой кэгэбэшни, – возмущаюсь я его ложью. – Я угрожаю многим. Я угрожаю всей кэгэбэшне.

– Какая это угроза? – навостряется он весь.

– Будет обвал в 2018 году. Хафец Хаим дал семьдесят лет тем большевикам. Они и обвалились. И эти большевики обвалятся через семьдесят лет.

– А что будет? – вопрос его звучит натурально, видно побаивается.

Что будет? – я не знаю, я не пророк.

– А будет еврейское государство, – говорю, потому что так мне хочется.

Это его успокаивает. Знает про настоящих евреев, что они не мстительны.

Следователь делает распечатку беседы, даёт подписать.

Старший следователь ведёт меня для сдачи в предварительное заключение с вонючими одеялами. Его бы на денёк завернуть в провонявшие мочой, затоптанные одеяла. Неужели нельзя выдавать это солдатское одеяло постиранным?

Перед дверью в предварилку говорю ему, что они помогают мне писать новую книгу. Он что-то хмыкает в ответ.

В предбаннике он оформляет передачу меня в заключение. А я стою на приличном расстоянии от него, где мне велел стоять уже другой приказатель.

Как всегда, занялся своими мыслями. Но вдруг вспомнил, быстренько подошёл к старшему следователю записать его личный номер на полосочке, висящей у плеча, но не нашёл полосочку, а он показал на серебристую пластинку на груди – для его важной должности без номера у плеча, а с именем на груди. Записал и вернулся, где приказано стоять.

И снова за свои мысли. Но вдруг чувствую, что ко мне обращаются. Ищу – кто? Издалека старший следователь громко прощается со мной. Какая честь для меня в предбаннике, полном чекистов! В знак признательности наклонил голову. Он улыбнулся.

Не простил себя сразу, но прощу, потому что, в отличие от той кэгэбэшни и от здешнего русского чекиста, мы с ним знаем, что мы – евреи.

Повторяется долгое и нудное оформление задержания. Снова обыск, запись отбираемых на хранение денег, документов, мобильного телефона, ключей. Снова матрас и одеяла. Снова гремят замки.

Та же камера, но лица новые, взрослые парни и один пожилой. Один парень лезет наверх освободить мне место, другой забрасывает туда мой матрас.

Парень, голый по пояс и в модных штанах до колен, держит бутылку минеральной и разовый стаканчик. Улыбается дружески и говорит:

– Ты у меня будешь пить, пока весь не наполнишься водой.

Слёзы потекли во мне по всем чутким каналам, а на лице благодарная улыбка. Я забыл, что хочу пить. А откуда он знает?

Присаживаюсь пить, решил, что второй стакан наливать не буду – ведь минеральная, обойдусь водой из крана, поэтому медленно пью, а парень с бутылкой отходит к играющим в карты. Отвечаю на первый обязательный вопрос «за что?»: за кэгэбэ. Встречают ответ с пониманием, хихикают, смакуют слово «кэгэбэ», объясняют одному из них непонятливому.

Снова забыв о желании пить, лезу на койку поспать. Просыпаюсь иссушенный.

Карты кончились. Парни внимательно слушают пожилого, который читает по нескольку слов в мудрой книге и поясняет прочитанное.

Очень хочу пить. Только слез, как пожилой отрывается от книги и спрашивает, хочу ли сладенькой, холодненькой. Очень хочу, говорю правду. Один из парней достаёт бутылку с красным напитком из ведра, в нём еще несколько бутылок, а между ними ледяные шарики, и всё накрыто одеялами. Другой парень даёт большую пластмассовую кружку, которую наполняют доверху. Присаживаюсь пить на край свободной постели. Первый глоток останется в моей памяти вместе с добрыми лицами наблюдателей. Пока пью, висит надо мной бутылка, готовая излиться, радует и утешает. Подставляю опорожненную кружку. Парень наливает до края, пустую бутылку ставит к стене. Пью медленно, прикидываю, сколько ещё кружек выпью. Начинаю прислушиваться к уроку, а пустую кружку держу. Один парень, чтобы не мешать уроку, приглушённо спрашивает, хочу ли сладкие печенья. И я, чтобы не мешать уроку, чуть запрокинув голову назад, опрокидываю пустую кружку в рот. И сразу парень, который ближе к ведру, снимает с него одеяла и даёт мне полную бутылку.